Призрак Оперы - Страница 41

В этом месте Рауль неожиданно прервал девушку:

— Как! Вы сами этого не поняли? Кристина, Кристина! Когда вы перестанете грезить наяву?

— Я не грезила, друг мой. Я очутилась за стенами своей комнаты, сама не понимая, каким образом. Однажды вы видели, как я исчезла из артистической, и, может быть, вы объясните мне это, а я не могу. Я помню только, как подошла к зеркалу, и вдруг оно исчезло, я стала искать его, оглянулась, но его не было, и комнаты тоже не было. Я оказалась в каком-то сыром темном коридоре… Я испугалась и стала кричать… Вокруг меня была полная темнота, только вдалеке слабый красноватый свет освещал угол стены, где коридор делал поворот. Я стала кричать. В темноте звучал только мой крик, потому что пение и скрипка умолкли. И тут неожиданно чья-то рука опустилась на мою руку. Вернее, это было нечто костлявое и холодное, оно схватило мое запястье и больше его не отпускало… Какое-то время я отбивалась в неописуемом ужасе, мои пальцы скользили по влажной стене, которая была совершенно гладкой и холодной. Потом я затихла и почувствовала, что сейчас умру от страха. Меня потащили к слабому красному свету, и я увидела, что нахожусь в руках человека, закутанного в широкий черный плащ, лицо его было закрыто маской… Я сделала отчаянное усилие, все мое тело напряглось, я уже открыла рот, чтобы закричать, но человек крепко держал меня, я почувствовала его ладонь на своем лице… Это была рука мертвеца! И я потеряла сознание.

Сколько времени я была без сознания? Не помню. Когда я открыла глаза, мы — тот человек и я — по-прежнему были в темноте. На земляном полу стояла тусклая лампа и освещала бьющий фонтан. Вода лилась откуда-то из стены и исчезала под камнями, на которых я лежала; моя голова покоилась на коленях человека в черном плаще и в маске. Мой молчавший спутник осторожно смачивал мне виски, и эти нежные прикосновения показались мне даже неприятнее, чем то насилие, которое он только что совершил. От его рук, несмотря на легкость его прикосновения, исходил запах смерти. Я оттолкнула их и, собрав все силы, спросила: «Кто вы такой? Где «голос»?» Но он только вздохнул в ответ. Вдруг моего лица коснулось теплое дыхание, и в потемках, рядом с черной фигурой моего похитителя, я различила какое-то смутно белеющее существо. Человек в черном приподнял меня и положил на эту мягкую белую массу, и тут же я с удивлением услышала тихое радостное ржание и прошептала: «Цезарь!» Животное вздрогнуло. Итак, я полулежала на спине той самой лошади из «Пророка», которую часто баловала сладостями. Однажды в театре распространился слух, что конь пропал, что его украл Призрак Оперы. Я знала, что «голос» существует, но не верила ни в каких призраков, однако теперь меня охватил ужас: уж не попала ли я в лапы призраку! Я всем своим существом призвала на помощь «голос», потому что даже представить не могла, что «голос» и призрак — это одно и то же лицо. Вы слышали о Призраке Оперы, Рауль?

— Слышал, — ответил юноша. — Но скажите, Кристина, что было дальше, когда вы оказались на белой лошади?

— Я не шевелилась и покорно лежала в седле. Понемногу ужас, в который меня повергло это жуткое приключение, сменился каким-то странным оцепенением. Черная фигура поддерживала меня, и я уже не пыталась освободиться. Меня охватил непонятный покой, как будто я находилась под благотворным воздействием какого-то эликсира. Голова была удивительно ясной, глаза привыкли к темноте, которая, впрочем, то здесь, то там прерывалась пятнами слабого света. Я поняла, что мы находимся в узкой круговой галерее, проходящей по окружности через огромные подземелья Оперы. Один раз, друг мой, один только раз я спускалась в подвалы, но добралась лишь до третьего подземного этажа, не осмелясь идти ниже. А под моими ногами простирались еще два этажа, где мог разместиться целый город. Но меня испугали мелькавшие там, внизу, фигуры, и я поспешно вернулась наверх. Мне показалось, что я увидела внизу черных демонов, которые стояли возле огромных котлов и ворочали своими лопатами, поддерживая огонь в печах, а печи угрожающе раскрывали широкие красные пасти… Так вот, когда Цезарь неторопливо вез меня той кошмарной ночью, я вдруг заметила вдалеке — это было очень далеко — совсем крошечных, будто я видела их через перевернутый бинокль, черных демонов, которые стояли перед красными огнедышащими печами. Они то появлялись из темноты, то снова исчезали… Наконец исчезли совсем. Молчавший человек поддерживал меня по-прежнему, а Цезарь уверенно шел сам, без понуканий. Я не помню, даже приблизительно, сколько времени длилось это путешествие, мне только казалось, что мы без конца поворачиваем и спускаемся по какой-то странной спирали все ниже и ниже, к самому центру преисподней, или, может быть, это у меня кружилась голова. Хотя вряд ли: я все видела и воспринимала необычно отчетливо. В какой-то момент Цезарь приподнял голову, шумно втянул ноздрями воздух и ускорил шаг. Скоро я почувствовала сырость в воздухе, и тут Цезарь остановился. Темнота отступила. Теперь нас окружало голубоватое свечение. Я огляделась по сторонам: мы находились на берегу озера, свинцовые воды которого терялись вдали, в полной темноте, но голубой свет освещал нас, и я увидела маленькую лодку, привязанную к железному кольцу на дощатом причале.

Разумеется, я слышала о том, что где-то глубоко в подземельях существует озеро, поэтому для меня не было во всем этом ничего сверхъестественного. Но представьте себе обстоятельства, при которых я оказалась на берегу. Души мертвых, приближающиеся к Стиксу, не могли бы ощущать большее беспокойство! Сам Харон не мог бы выглядеть более мрачным и молчаливым, чем тот, кто перенес меня в лодку. Возможно, действие успокаивающего эликсира ослабло? Или свежий воздух этого места окончательно привел меня в чувство? Как бы то ни было, мое оцепенение исчезло, я зашевелилась, и при этом движении снова пробудился мой страх. Видимо, мой мрачный спутник заметил это, потому что прогнал Цезаря, который быстро растворился в темноте галереи, и я услышала только звонкий стук копыт по камням, потом человек отвязал лодку, сел за весла и начал быстро и сильно грести. Его глаза под маской не отрывались от меня; я ощущала тяжелый взгляд неподвижных зрачков. Озеро было удивительно тихим и спокойным. Некоторое время мы скользили в голубоватом свете, затем снова погрузились в темноту и причалили к невидимому берегу. Лодка ткнулась во что-то твердое. Меня подняли на руки, и я снова нашла в себе силы закричать. Я закричала, потом вдруг замолкла, будто оглушенная внезапно вспыхнувшим светом. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела комнату, все украшение которой составляли цветы, величественные и вместе с тем глупые цветы в корзинах — глупые из-за шелковых лент, которыми они были связаны; такие цветы продаются в лавочках на бульварах, слишком нарядные — подобно тем, что я обыкновенно находила в своей артистической после каждой премьеры. Так вот, в центре этого по-парижски назойливого великолепия стоял человек в маске со скрещенными на груди руками и говорил мне: «Успокойтесь, Кристина, вам ничего не грозит». Это был «голос»! Моя ярость была не меньшей, чем мое удивление. Я бросилась к нему, чтобы сорвать маску и увидеть лицо «голоса». Человек сказал снова: «Вам ничего не грозит, Кристина, если только вы не тронете маску». С этими словами он мягко взял меня за руки и заставил сесть. Потом упал передо мной на колени и замолчал.