Призрак Оперы - Страница 40

Мои успехи оставались тайной, «голос» хотел, чтобы о них знали только трое: он сам, матушка Валериус и я. Странно, но за пределами своей артистической я пела как и прежде, и никто ни о чем не догадывался. Я делала все, что велел мне «голос», который говорил: «Подожди, придет день, и мы удивим весь Париж!» И я слушала его. Я жила как будто в каком-то сне или экстазе, в каком-то волшебном мире, где всем управлял «голос». Между тем однажды вечером я увидела вас в зале, Рауль, и не захотела скрыть свою радость, когда вернулась к себе в артистическую. К несчастью, «голос» был уже там и по моему виду понял, что произошло что-то особенное. Он спросил, и я откровенно рассказала ему о нашем знакомстве, не скрыв и того, какое место вы занимаете в моем сердце. После этого «голос» замолчал, я звала его, он не отвечал; я умоляла, но все было напрасно. Я испугалась, что он ушел навсегда. В тот вечер я вернулась домой в полном отчаянии и сказала матушке, что «голос» ушел и никогда больше не вернется. Она была потрясена не меньше меня и попросила объяснений. Когда я рассказала все, она заметила: «Черт побери! Значит, «голос» ревнует!» Тогда, друг мой, я в первый раз подумала, что люблю вас.

Кристина замолчала, положила голову на грудь Раулю, и несколько мгновений они оставались в объятиях друг друга и не увидели или скорее не почувствовали, как к ним приближается распластавшаяся тень с двумя большими черными крыльями. Ближе, ближе, кажется, еще немного, и она накроет их…

— На следующий день, — глубоко вздохнув, продолжала Кристина, — когда я вернулась в свою артистическую, «голос» был там. Ах, мой друг, как он был печален! Он сразу заявил, что если мое сердце будет принадлежать кому-нибудь здесь, на земле, ему останется только вернуться на небо. Он произнес это с такой, я бы сказала, человеческой болью, что с того дня я стала остерегаться и вскоре догадалась, что оказалась жертвой своего не в меру разгоряченного воображения. Но я все еще верила, что чудесное появление «голоса» связано с моим покойным отцом, и боялась только одного — что больше никогда его не услышу. С другой стороны, я стала размышлять над своими чувствами к вам и поняла всю их опасность. Правда, я даже не знала, помните ли вы меня. Что бы ни случилось, ваше положение в свете отвергало саму мысль о нашем законном браке. Я поклялась «голосу», что для меня вы всего лишь брат и никем другим никогда не станете, что сердце мое свободно от земной любви… Вот почему, мой друг, я отворачивалась, когда на сцене или в коридоре вы искали моего взгляда, вот почему я не узнавала вас. Все это время наши уроки проходили в каком-то неземном опьянении. Никогда прежде я не чувствовала до такой степени всю красоту звуков, и однажды «голос» сказал мне: «Теперь иди, Кристина Даэ, дай людям послушать немного небесной музыки».

Как получилось, что в тот торжественный вечер Карлотта не пришла в театр? Как получилось, что вместо нее вызвали меня? Я этого не знаю: я просто вышла на сцену и стала петь. Пела с необыкновенным подъемом. Я чувствовала в себе чудную легкость, как будто у меня выросли крылья; в какой-то момент мне даже почудилось, что моя пылающая душа покидает тело!

— О Кристина! — сказал Рауль, и в его глазах заблестели слезы при этом воспоминании. — В тот вечер мое сердце трепетало при каждом звуке вашего голоса. Я видел, как по вашим бледным щекам катились слезы, и я плакал вместе с вами. Но как вы могли петь и плакать одновременно?

— Я пела из последних сил, — отвечала Кристина, — а потом ничего больше не помню. Когда я открыла глаза, рядом со мной были вы. Но «голос» тоже был рядом, Рауль! Я испугалась за вас и снова сделала вид, что мы не знакомы, и стала смеяться, когда вы напомнили о том случае с шарфом. Но, увы, «голос» все понял! Он сразу узнал вас и начал ревновать. Два дня после этого он устраивал мне дикие сцены. «Вы его любите! — кричал он. — Если бы это было не так, вы бы его не избегали. Вы бы не боялись остаться с ним наедине. Вы бы не прогнали его!» Тогда я резко сказала: «Довольно! Завтра же я еду в Перрос на могилу отца и попрошу господина де Шаньи сопровождать меня». — «Это ваше дело, — ответил он. — Только знайте, что я тоже буду в Перросе, потому что я всегда с вами, Кристина, и, если вы достойны меня, если вы мне не солгали, ровно в полночь я вам сыграю на могиле вашего отца «Воскрешение Лазаря» на скрипке покойного».

Вот, друг мой, как случилось, что я написала вам письмо, которое привело вас в Перрос. Как могла я обмануться до такой степени? Как мне сразу не пришла мысль о его коварстве, хотя я отлично видела, что у «голоса» есть личный интерес? Увы! Я не владела собой, я вся была в его власти… А возможности и средства, которыми он располагал, легко могли обмануть такого ребенка, как я.

— Но скажите! — вскричал Рауль в тот момент, когда Кристина готова уже была выразить слезами всю невинность своей слишком неопытной души. — Ведь вскоре вы узнали всю правду! Почему вы сразу не избавились от этого кошмара?

— Вам легко говорить! Так знайте же, что я ощутила этот кошмар только в тот день, когда узнала всю правду! Поэтому прошу вас замолчать! Считайте, что я ничего вам не говорила. И теперь, когда мы будем спускаться с небес на землю, пожалейте меня, Рауль… Пожалейте… Как-то раз, вечером… О, сколько несчастий началось в тот роковой вечер, когда Карлотта прямо на сцене превратилась в отвратительную жабу, когда она начала издавать отвратительные звуки, как будто прожила всю жизнь в болоте… В тот вечер люстра с грохотом разбилась о пол, и зал неожиданно погрузился в темноту. В тот вечер были убитые и раненые, и весь театр был полон жалобными возгласами. Прежде всего, Рауль, среди всей этой суматохи я подумала о вас и о нем, потому что тогда вы оба были равными половинками моего сердца. В отношении вас я быстро успокоилась, когда увидела вас в ложе вашего брата и поняла, что опасность вам не грозит. Что же касается «голоса», я за него боялась, потому что он предупредил меня, что будет присутствовать на представлении… Да, я за него боялась по-настоящему, как за живое существо, которое может умереть. Почему-то мне пришло в голову, что люстра могла его раздавить. Я находилась на сцене и была настолько потрясена, что собиралась бежать в зал и искать его среди мертвых и раненых. Потом в голове у меня мелькнула мысль, что, если с ним не случилось ничего страшного, он должен прийти в мою артистическую, чтобы поскорее утешить меня. Я кинулась туда и, захлебываясь слезами, стала умолять его откликнуться, если он жив. «Голос» не отвечал, но вдруг я услышала протяжный, такой знакомый звук, похожий на стон. Это был плач Лазаря, когда, услышав голос Иисуса, он начинает приподнимать веки и вдруг видит божий свет. То пела отцовская скрипка. Я сразу узнала звук скрипки Даэ, тот самый звук, Рауль, который мы, как зачарованные, слушали на дорогах Перроса, который очаровал нас обоих в ту ночь на кладбище. А потом невидимая скрипка издала торжествующий крик опьянения жизнью, и наконец «голос» запел главную тему: «Приди и поверь мне! Верующие в меня оживут! Спеши! Ибо не умрет тот, кто верит в меня!» У меня не хватает слов, чтобы передать впечатление от этой музыки, которая воспевала вечную жизнь в тот момент, когда рядом с нами умирали несчастные, раздавленные ужасной люстрой. Мне показалось, что я слышу призыв, что я должна встать и идти за волшебным голосом. Он стал удаляться, я последовала за ним. «Приди и поверь мне!» Я верила ему, я шла и шла, и — о, чудо! — моя артистическая удлинялась… удлинялась передо мной. Очевидно, это был эффект зеркал, потому что передо мной была зеркальная стена. И вдруг я, сама не понимая как, оказалась за стенами своей комнаты.