Призрак Оперы - Страница 84

Расследование дела было поручено судебному следователю Фору. Можно себе представить, как воспринял показания Перса этот скептический, поверхностный и недалекий ум (я знаю, что говорю!). Словом, Перса посчитали за сумасшедшего.

Тогда он, столкнувшись с глухой стеной непонимания, взялся за перо. Поскольку в полиции не захотели его выслушать, может быть, ему поверят читатели. Вот так однажды вечером он поставил последнюю точку в рассказе, который я привел здесь без изменений. Это было в тот вечер, когда Дариус сообщил, что пришел неизвестный человек, не назвавший своего имени, лицо которого скрыто и который сказал, что уйдет только после того, как поговорит с хозяином.

Перс сразу понял, кто этот странный посетитель, и приказал немедленно впустить его.

Дарога не ошибся.

Это был призрак!

Это был Эрик!

Он выглядел до крайности истощенным и держался за стену, будто боялся упасть. Сняв шляпу, он обнаружил высокий лоб восковой бледности. Остальная часть лица была закрыта маской.

Перс поднялся навстречу гостю.

— Убийца графа Филиппа, что ты сделал с его братом и с Кристиной Даэ? — сурово спросил он.

При этом ужасном обвинении Эрик пошатнулся и несколько мгновений молчал, потом, добравшись до кресла, рухнул в него и глубоко вздохнул. Он начал говорить — короткими фразами, останавливаясь и переводя дыхание:

— Дарога, не напоминай мне о графе Филиппе. Он был уже мертв, когда я вышел из дома… Он был уже мертв, когда запела сирена. Это несчастный случай, печальный и прискорбный случай. Он упал, по неловкости и неопытности, в воду… упал сам.

— Ты лжешь! — закричал Перс.

Тогда Эрик склонил голову и сказал:

— Я пришел сюда не беседовать о графе Филиппе. Я пришел сказать тебе, что… умираю.

— Где Рауль де Шаньи и Кристина Даэ?

— Я умираю…

— Где Рауль де Шаньи и Кристина Даэ?

— …от любви, дарога… Да, умираю от любви… Я так любил ее! И до сих пор люблю, дарога, а от этого умирают, это я тебе говорю. Если бы ты видел, как она была прекрасна, когда позволила поцеловать себя… живую, во имя вечного спасения. В первый раз, дарога, я поцеловал женщину… Ты понимаешь: в первый раз! Да, я поцеловал ее, живую, а она была прекрасна, как мертвая!

Перс вскочил на ноги и схватил Эрика за руку.

— Скажешь ты, наконец, жива она или нет?

— Зачем ты трясешь меня? — спросил Эрик, с трудом ворочая языком. — Я тебе сказал, что это я умираю… Да, я поцеловал ее живую…

— А теперь она мертва?

— Говорю тебе, что я поцеловал ее… прямо в лоб, и она не отстранилась! Ах, это честная девушка! Что же до ее смерти, я не думаю… хотя это меня больше не касается. Нет, нет! Она не умерла! Не дай бог, если я узнаю, что кто-то коснулся хоть одного волоска на ее голове! Это честная и смелая девушка, которая спасла тебе жизнь, и причем, дарога, это было в тот момент, когда я не дал бы и двух су за твою шкуру. В сущности, никто тебя не звал в мой дом. Зачем ты пришел туда с тем юношей? Ты пришел за смертью? Честное слово, она молила меня за своего поклонника, а я ответил ей, что раз она повернула скорпиона, я стал, по ее собственной воле, ее женихом и что ей не нужно двух женихов, и это было справедливо; что же касается тебя, ты не существовал, ты уже не существовал для меня, потому что должен был умереть вместе со своим спутником.

Но когда вы вопили, как оглашенные, барахтаясь в воде, Кристина пришла ко мне с широко открытыми прекрасными голубыми глазами и поклялась мне вечным спасением, что согласна стать моей живой женой! А до тех пор, дарога, я видел в ее глазах только смерть, видел в ней свою мертвую жену… И тут в первый раз я увидел мою живую жену. Она говорила искренне, она поклялась вечным спасением. Она решила не убивать себя — таков был наш уговор. Через полминуты вся вода вернулась в озеро. Ты зашевелился, и я услышал от тебя первые слова, а ведь я был уверен, что ты погиб… Потом мы договорились, что я выведу вас наверх. Когда вы избавили меня от своего присутствия, я вернулся к Кристине, один.

— Что ты сделал с виконтом де Шаньи? — прервал его Перс.

— Понимаешь, я не мог вот так, просто, вывести его наверх. Он был моим заложником. Но и в доме его нельзя было оставить из-за Кристины, тогда я запер его в неплохом месте: я его просто-напросто заковал в цепи, а эликсир Мазендарана сделал его податливым, как тряпка. Я заточил его в «погребе коммунаров», который находится в самой пустынной части самой дальней пещеры Оперы, ниже пятого подвального этажа, там, куда никто не сует носа и откуда ничего не слышно. Я был спокоен, когда вернулся к Кристине. Она ждала меня.

В этом месте своего рассказа призрак поднялся, да так торжественно, что Перс, сидевший в кресле, тоже невольно встал, повторяя движения гостя и чувствуя, что невозможно сидеть в столь торжественный момент, и даже — Перс сам сказал мне это — снял свою феску.

— Да, она ждала меня, — продолжал Эрик, который снова начал дрожать, как лист, но теперь уже от волнения. — Она ждала меня, ждала живая, как настоящая живая невеста, поклявшаяся вечным спасением. А когда я приблизился, робкий, как ребенок, она не отстранилась… Нет, нет, она осталась… она ждала меня. Мне даже показалось, дарога, что она немного — о, совсем немного! — как настоящая живая невеста, подставила мне свой лоб. Ах, как это замечательно, дарога, целовать кого-нибудь! Тебе этого не понять, а я это знаю. Моя мать, дарога, моя бедная несчастная мать не хотела, чтобы я целовал ее. Она сразу уходила и бросала мне мою маску. Ни одна женщина! Никогда! Никогда не целовала меня! Ха! Ха! Ха! И от такого счастья, от такого великого счастья я заплакал. Обливаясь слезами, я упал к ее ногам. Я целовал ее ноги, ее маленькие ноги, и плакал… Ты тоже плачешь, дарога? И она тоже плакала. Это плакал ангел.