Призрак Оперы - Страница 78

Не теряя времени, я опять принялся за работу, но скоро меня бросило в жар от нехорошего предчувствия: я не находил ничего, абсолютно ничего… В соседней комнате по-прежнему царила тишина. Мы затерялись в лесу… без дороги, без компаса, без проводника… О, как хорошо я знал, что ожидает нас, если никто не придет к нам на помощь или если я не найду пружину! Но напрасно я искал ее — я натыкался только на ветки, красивые ветки, которые торчали прямо передо мной или причудливо извивались над моей головой; но тени они не давали, да это и естественно, потому что мы находились в экваториальном лесу, и солнце било нам прямо в макушку… Это был конголезский лес…

Несколько раз мы с виконтом снимали и опять надевали одежду, то полагая, что от нее нам только жарче, то спохватываясь, что она, напротив, защищает нас от жары.

Я еще имел силы сопротивляться, а виконт явно терял рассудок. Он вдруг стал уверять меня, что уже три дня и три ночи бредет без остановки по этому лесу в поисках Кристины. Время от времени он видел ее за деревьями или среди ветвей, тогда он звал ее, и от его жалобных криков у меня выступали слезы на глазах.

— Кристина! Кристина! — бормотал он. — Почему ты убегаешь? Ты меня не любишь? Ведь мы обручены… остановись, Кристина! Ты же видишь, как я устал. Сжалься, Кристина! Я умру в этом лесу, вдали от тебя… О, как хочется пить! — наконец произнес он голосом человека, который находится в глубоком бреду.

Я тоже хотел пить, у меня саднило в горле…

Однако, уже стоя на четвереньках и ощупывая пол, я искал, искал пружину невидимой двери; я спешил, тем более что с приближением вечера пребывание в лесу становилось еще опаснее. На нас уже опускалась ночная тень. Ночь пришла очень быстро, как и всякая экваториальная ночь, — так быстро, что сумерек почти не было.

Ночь в лесу на экваторе всегда опасна, особенно когда, как в нашем случае, нечем разжечь огонь, чтобы отпугивать хищных зверей. Оставив на время поиски пружины, я пытался наломать веток, которые я мог бы разжечь от своего фонаря, но столкнулся с гладкими зеркалами и тут вовремя вспомнил, что это только отражение…

С наступлением ночи жара не отступила, напротив… При голубом свете луны стало еще жарче. Я посоветовал виконту приготовить оружие и не отходить от места нашей стоянки. При этом я не забывал искать пружину.

Вдруг в нескольких шагах от нас раздался львиный рык. Он едва не разорвал нам ушные перепонки.

— Он совсем близко, — прошептал виконт. — Вы его не видите? Вон там… за деревьями, в чаще. Если он опять зарычит, я стреляю!

Рык повторился, еще громче и ужаснее. Виконт выстрелил, но я сомневаюсь, что он попал в льва, зато пуля разбила зеркало — я увидел это на следующее утро, на рассвете. Ночью нам пришлось довольно долго идти, и к утру мы оказались на краю пустыни, огромной пустыни из песка, камней и скал. Стоило ли выбираться из леса, чтобы попасть в пустыню: я без сил улегся рядом с виконтом, утомившись от поисков пружины, проклятой пружины, которую обязательно надо было найти.

Кстати, сказал я виконту, нам еще повезло, что мы не встретили ночью других зверей. Обычно вслед за львом появлялся леопард, потом иногда слышалось жужжание мухи цеце. Это были довольно простые трюки, и я объяснил господину де Шаньи, пока мы отдыхали перед переходом через пустыню, что Эрик изображает львиный рык при помощи длинного тамбурина; на один его конец натянута ослиная кожа, к которой привязывается струна из кишки, соединенная в центре с другой струной, пропущенной через весь инструмент. Эрику оставалось только потереть эту струну рукой в перчатке, натертой канифолью, чтобы получить рычание льва или леопарда или даже жужжание мухи цеце.

И вдруг мысль о том, что Эрик со своими инструментами может находиться в соседней комнате, подсказала мне выход: вступить с ним в переговоры, ибо, по всей видимости, надо было отказаться от мысли захватить его врасплох. В конце концов, мы хотя бы узнаем, как он собирается поступить с нами. И я позвал:

— Эрик! Эрик!

Я кричал сильнее, чем кричал бы в настоящей пустыне, но никто не ответил на мой зов. Вокруг нас во все стороны простиралось мертвое молчание и бескрайняя выжженная солнцем пустыня. Что с нами будет посреди этого жуткого безмолвия?

Мы уже в полном смысле слова начинали умирать от жары… особенно от жажды. Наконец виконт приподнялся на локте и показал мне куда-то на горизонт. Он увидел оазис!

Да, там, далеко, почти у самого горизонта, пустыня переходила в оазис, в оазис с водой… прозрачной, ледяной водой, в которой отражалось железное дерево. Но это — увы! — был мираж, я сразу узнал его: самый опасный мираж. Никто не мог бы устоять при виде него, никто… Я изо всех сил боролся с искушением и старался не думать о воде, зная, что мысль о том, чтобы утолить жажду, станет последней разумной мыслью в этом аду, за нею наступит безумие и останется только одно: спасительная ветка железного дерева и веревка.

Поэтому я крикнул виконту:

— Это мираж! Это мираж! Не думайте о воде! Это снова дьявольская игра зеркал!

Тогда он, как говорится, послал меня подальше с моими зеркалами, пружинами, вращающимися дверями и с моим дворцом миражей. Он, разъярившись, заявил, что я сошел с ума или ослеп, раз считаю, что вода, которая плещется там, между таких прекрасных деревьев, — ненастоящая вода! «И пустыня настоящая! И лес тоже!» — кричал виконт. Уж он-то в этом разбирается — он много путешествовал, был во всех странах…

И он потащился туда, бормоча:

— Воды! Воды!

Рот его был открыт, губы шевелились, как будто он пьет.