Призрак Оперы - Страница 12

Первые дни пребывания в Опере оба директора радовались, как дети, ощущая себя хозяевами столь большого и прекрасного предприятия, и совершенно забыли странную и непонятную историю с призраком, как вдруг произошло событие, которое показало, что шутка — если это была шутка — далеко не окончена.

В то утро господин Ришар пришел в свой кабинет в одиннадцать часов. Его секретарь Реми показал ему полдюжины писем, которые он не распечатал, поскольку на конвертах была пометка «Личное». Одно из них сразу привлекло внимание Ришара не только потому, что конверт был подписан красными чернилами, но и потому еще, что почерк показался ему знакомым. Действительно, этим спотыкающимся детским почерком был добавлен абзац в тетради обязанностей директоров. Он распечатал конверт и прочитал:

...

«Уважаемый директор, прошу прощения за то, что побеспокоил Вас в эти драгоценные минуты, когда Вы решаете судьбу лучших артистов Оперы, когда Вы возобновляете прежние контракты и заключаете новые, причем делаете это уверенно и умело, со знанием публики и ее вкусов, с решительностью, которых недоставало вашим предшественникам. Я знаю, как много Вы сделали для Карлотты, Сорелли и маленькой Жамм и для некоторых других, в ком Вы угадали замечательные качества, талант или гений. Вам хорошо известно, кого я имею в виду — не Карлотту, которая поет, как шрапнель, и которой не следовало уходить из кафе «Амбасадор» или «Жакен», не Сорелли, которая пользуется успехом главным образом у извозчиков, не малышку Жамм, танцующую, как корова на лугу. Я веду речь о Кристине Даэ, чья гениальность бесспорна и которую, кстати, Вы ревниво бережете от истинного творчества. В конце концов, Вы вольны распоряжаться в своем учреждении по своему усмотрению. И все-таки я хотел бы воспользоваться тем, что Кристине Даэ еще не указали на дверь, и послушать ее нынче вечером в партии Зибеля, поскольку партия Маргариты после ее недавнего триумфа ей заказана, и в связи с этим прошу Вас не занимать мою ложу ни сегодня, ни в последующие дни. Я не могу закончить письма, не заметив Вам, как неприятно я был поражен тем, что моя ложа была абонирована по Вашему распоряжению.

Впрочем, я не протестовал: прежде всего потому, что я не сторонник скандалов, и во-вторых, потому, что Ваши предшественники, господа Дебьен и Полиньи, которые всегда были любезны со мной, возможно, по рассеянности забыли предупредить Вас о моих маленьких слабостях. Но я только что получил от этих господ ответ на мою просьбу объясниться, и этот ответ убедил меня, что Вы ознакомлены со своими обязанностями, и, следовательно, в Ваших действиях я усматриваю оскорбительную насмешку. Если хотите жить со мной в мире, не следует в самом начале наших отношений отбирать у меня ложу. В заключение разрешите, уважаемый директор, заверить, что я являюсь Вашим преданным и покорным слугой».

Письмо сопровождалось небольшой заметкой, вырезанной из газеты «Театральное ревю»:

...

«П. О., виноваты Р. и М. Мы их предупредили и передали им тетрадь с обязанностями. Искренне ваши!»

Едва Фирмен Ришар успел дочитать эти строки, как открылась дверь кабинета и перед ним предстал Арман Моншармен с письмом в руке, как две капли воды похожим на то, которое получил он. Они переглянулись и расхохотались.

— Итак, шутка продолжается, — сказал Ришар, — но это уже не смешно!

— Что это значит? — удивился Моншармен. — Неужели они думают, что, если они были директорами Оперы, мы навсегда отдадим им ложу?

И первый и второй ни секунды не сомневались в том, что оба послания были делом рук их предшественников.

— Мне не улыбается так долго оставаться объектом для глупых шуток, — заявил Ришар.

— В этом же нет ничего обидного, — заметил Моншармен.

— Кстати, чего они хотят? Ложу на сегодняшний вечер?

И Фирмен Ришар велел секретарю немедленно передать абонент на ложу № 5 Дебьену и Полиньи, если она еще не сдана.

Она была свободна. Дебьен жил на углу улицы Скриба и бульвара Капуцинов, Полиньи — на улице Обер. Кстати, оба письма призрака были отправлены с бульвара Капуцинов; это заметил Моншармен, внимательно рассмотрев конверты. Директора пожали плечами, посетовав на то, что солидные пожилые люди развлекаются, как дети.

— Все-таки они могли быть повежливее, — заметил Моншармен. — Видишь, как они выговаривают нам за Карлотту, Сорелли и малышку Жамм.

— Да ладно, старина, они просто больны от ревности… Подумать только: даже заплатили за заметку в «Театральном ревю». Неужели им больше нечего делать?

— Кстати! — сказал Моншармен. — Кажется, их очень интересует Кристина Даэ…

— Ты не хуже меня знаешь, что у нее репутация честной девушки, — ответил Ришар.

— Репутация часто обманчива, — сказал Моншармен. — Вот у меня репутация знатока музыки, а я не знаю, чем отличается соль от фа.

— Успокойся! У тебя никогда не было такой репутации.

Потом Ришар велел привратнику впустить артистов, которые вот уже два часа прогуливались по большой директорской приемной, ожидая, когда откроется дверь, за которой их ждали слава и деньги… или увольнение.

Весь день наши директора вели переговоры, обсуждали дела, подписывали и разрывали контракты, так что можете себе представить, как они утомились в тот вечер — непогожий вечер 25 января — после сумасшедшего дня, наполненного истериками, интригами, рекомендациями, угрозами, протестами, признаниями в любви и ненависти. Они рано ушли домой, даже не заглянув в ложу № 5 и не полюбопытствовав, понравился ли спектакль Дебьену и Полиньи.